"Солдатский мат после немецкой речи звучал музыкой"

«Вечерний Волгоград» в рамках проекта «70 лет Победы» продолжает публиковать воспоминания дитя Сталинграда Бориса Петровича Пилина.

* * *

В лагере мы находились недели две, потом всех гражданских выгнали и в него поместили наших военнопленных. Нам надо было искать пристанище и добираться до человеческого жилья.

* * *

Мы шли по степи, утопая в снегу. Ни души, кругом снег, все белое. И вдруг нас догоняет машина-фургон. Из кабины машины выпрыгивает немецкий офицер. Он что-то говорит со взрослыми – мамой, бабушкой и тетей Асей, и потом нас всех сажают в этот фургон. Там все в ящиках и только в середине небольшое свободное пространство. Мы все плотно друг к другу втискиваемся туда. Офицер закрывает заднюю дверь фургона, и мы оказываемся в полной темноте. И я ощущаю запах теплого душистого хлеба. Какой аромат! А мама нам всем строго говорит, чтобы мы ничего не трогали и вообще ни к чему не прикасались. Сколько времени ехали, не помню, но когда машина остановилась, офицер открыл дверь и мы стали из машины вылезать. Офицер с фонариком забрался в фургон и долго там был. Мы все стояли в полном молчании и не двигались. И вдруг он спрыгивает на землю, и в руках у него буханки хлеба. Он каждому из детей протягивает по буханке. Взяли все, кроме меня. Я набычился, ухватился за маму и отказывался брать хлеб, хотя взрослые говорили, чтобы я взял. Я упорно отказывался. Офицер разозлился и положил буханку обратно в машину. Взрослым он ничего не дал. Когда машина уехала, я расплакался, т. к. понимал, что лишил хлеба всех, а не только себя, но по-другому я не смог поступить. Не помню, чтобы меня кто-то упрекал или ругал. Да мама и не позволила бы этого сделать.

* * *

Помню, что мы перебрались в хутор Исаево к хозяйке. Мама была хорошей портнихой. Она стала шить, и у нас появились продукты. Стало не так голодно. Отношения с хозяйкой сложились тоже дружественные. Мы понимали свое положение и вели себя «как шелковые».

* * *

Однажды мой средний брат Женя где-то нашел маленькую, как небольшой карандашик, красивую блестящую палочку, наполовину желтую (а может, белую, точно не помню), наполовину красную, с колечком посередине. Как я завидовал ему! Ни у кого нет такой игрушки! Он дал мне ненадолго подержать ее, посмотреть и тут же отобрал. Как не хотелось мне с ней расставаться! Но мы были приучены, что на чужой каравай рта не разевай. А брат все время с ней играл, крутил на пальце. И вот вечером, когда брат сидел на русской печке и играл с этой палочкой, вдруг раздался хлопок. Мама стремглав кинулась к брату посмотреть, что с ним, как в это время раздался второй взрыв, более мощный. Вскрикнули не только мама и брат, но от страха и все остальные.. А мама и брат оба в крови, схватились руками за лица, по их рукам течет кровь. Было страшно. Потом мы узнали, что эта «игрушка» была детонатором от гранаты. А мама в результате ранения ослепла, ей только исполнилось 36 лет.

* * *

Немцы проходили через хутор непрерывным потоком. Слышалась канонада. Немцы явно поспешно отступали. Затем наступила звенящая тишина, даже собаки не лаяли. Была темная ночь, но никто из нас не спал. Все были в тревожном ожидании – что будет? Мучительная тишина и мучительное ожидание. И вдруг в этой томительной тишине раздался русский мат. Это были самые лучшие звуки, какие я слышал в своей жизни. Мама вскрикнула: «Наши!» – и мы все кинулись на улицу. Помню, что-то кричали, плакали, обнимались.

* * *

Как мы возвращались в Сталинград, не помню, но вернулись где-то в конце марта – начале апреля 1943 г. Вернулись на место, где раньше был дом бабушки. Как и на что мы жили, чем питались, не помню. Частично нас выручило то, что, перед тем как немцы вывезли нас из города, мама с бабушкой закопали во дворе дома железный бак диаметром около полуметра и высотой более метра с зерном, кажется, с рожью. Этот бак удалось найти после возвращения из эвакуации, и мы строго дозированно ежедневно брали из него варить зерно. Это был очень важный дополнительный паек – пареное зерно.

Маме родные и знакомые предлагали нас, троих братьев, отдать в детдом или отправить просить милостыню, но мама сказала, что пока она жива, она никогда этого не сделает.

* * *

Стало известно, что тракторный завод возвращается из эвакуации из Барнаула. Мы решили искать отца. Мама послала старшего брата Валю на завод. В это время ему еще не было 12 лет. Брат пешком из центра города пошел на тракторный завод. И брат нашел отца. Мы стали жить все вместе. Во дворе вырыли две землянки. В одной жила наша семья, в другой бабушка со своей дочерью Асей и внучкой Ниной.

* * *

Помню, как-то однажды отец усадил нас всех за стол и сказал, что может простить нам какую-либо шалость, но если мы посмеем обмануть маму только потому, что она не видит, то пощады за это нам не будет. С того момента я не помню, чтобы кто-нибудь из нас, братьев, пытался сказать маме неправду, пользуясь тем, что она не видит. Не было такого.

А сейчас я даже иногда жалею, что всегда был до конца честным. Почему? Объясню. Я был глазами мамы, я всегда был рядом с ней. Мама много стирала на чужих людей, зарабатывая хоть какие-то деньги, а я обязан был смотреть, отстиралось ли белье или нет. И я честно говорил ей, в каком состоянии белье, и она, сбивая руки в кровь, доводила белье до полной чистоты. Белое белье всегда было белоснежным. Но какого труда это стоило!

Вообще мама все умела делать, ничего не видя. Она чистила картошку, а я потом только выковыривал «глазки», шинковала капусту, ставила тесто и пекла пышки, готовила очень вкусный борщ и лепила вареники, Мама сама на ощупь гладила белье, а потом кто-то из нас устранял недостатки (заглаженные складки), если они были. Для нее нужно было только разжечь и разогреть утюг, т. к. он был на углях, натаскать воду из колонки на соседней улице, затопить печку, нагреть воду, потом выносить помои, следить за огнем в печке и регулировать его силу, и много чего другого приходилось делать, находясь возле мамы. И никто никогда в семье не жаловался, что устал, что ему не хочется или трудно что-то сделать, хотя бывало сильное желание побежать на улицу и поиграть с другими детьми.

* * *

Помню День Победы 1945 года. Все понимали, что скоро конец войне. Но война пока все еще шла. И вот поздно вечером, когда мы уже собирались спать, вдруг раздались выстрелы, загрохотали орудия, крики. К нам в землянку вместе с дочкой Ниной влетела тетя Ася с криком: «Война!» и юркнула в яму, которую мы называли погребом. Щенок, которого мы подобрали на улице и который жил у нас, дико завизжал, оборвал поводок и умчался куда-то. Утром мы обнаружили обгаженным им весь двор, но щенка так и не нашли.

А снаружи, на улице грохотала пальба, очереди из автоматов и крики. Вначале подумали, что это немецкий десант. Но когда среди криков разобрали слово «Победа!», все выбежали на улицу. Что творилось! Незнакомые люди обнимались друг с другом; всех, кто был в военной форме, обнимали, целовали и качали на руках; плакали, смеялись, кричали во всю силу «Победа!» Были всеобщее единение и всеобщая радость народа.

DNG