Петр Выстропов: «Нельзя описать чувства, когда видишь, как твой город стирают с лица земли!»

Известный на весь мир художник Андрей Выстропов передал в редакцию семейную реликвию – фронтовой дневник отца. Петр Никитович Выстропов прошел от Сталинграда до Берлина, сохранив не только жизнь, но и завидный оптимизм. В преддверии годовщины Великой Победы «Вечерка» публикует выдержки из записей «доблестного артиллериста».

Завтра была война
В конце июня 1941 года я был в командировке на селе. Собственными глазами увидел все богатство нашей местности: уже поспела рожь, часть ее скосили в огромные стога, работа шла круглыми сутками. 21 июня приехал зять мой и, видимо, от нечего делать – был выходной день – стал фотографировать всех желающих. Помню смех, песни молодых сельских женщин. Весь день прошел как праздник. 22 июня меня рано подняли тревожные крики людей, со всех концов села бегущих к правлению. Уже было известно, хотя пока только на уровне слухов, что Германия вероломно напала на Советский Союз…
Народ знал, что такое война – еще не забыли 1914-18 годы. Малые дети хохотали рядом с нами по-прежнему, но нам их смех уже не казался жизнерадостным. Война!
Люди в тот же роковой день почувствовали в себе силу и уверенность в нашей Победе! Но и страдания, неисчислимые человеческие жертвы были заранее известны. Вялость людская, убитость тяжкими днями, крики, плач и бесконечные проводы.
Мой 1942-й
Десятого мая военная комиссия назначила мне месячный отпуск и направила в Сталинград на рентген. Все майские дни мне довелось провести дома с родными. Вечера – то была расцветающая моя молодость – проводил с девушками. Народ села уже привык к военным будням. Даже убитые горем люди были спокойными. В конце мая вместе с дедом Петром уехал в Сталинград. От самого Красноармейска до тракторного завода шумела городская жизнь. По железной дороге эшелон за эшелоном шла боевая техника, по городу – груженые всем на свете автомашины. Хаотичное движение людей только подчеркивало напряжение военных дней. На пересылочных пунктах тысячи военных призывников ждали своей участи. Одни проходили врачебную комиссию, другие ожидали отправки в части. На третий день моего пребывания в Сталинграде ночью появились первые немецкие самолеты-разведчики.
Получив результаты полного исследования своего организма, я поездом уехал домой, чтобы готовиться к уходу в РКК. Стояли солнечные, жаркие дни…
20 июня несколько человек, в том числе и меня, снарядили в военкомате и с подводой отправили в Сталинград. В Садовом провожала бабушка, а мать я отправил домой, чтобы слез ее не видеть. Чутье подсказывало, что родные места я покидаю на долгое суровое время. Цвели фруктовые сады, земля была покрыта зеленым ковром, воздух несказанно ароматный, но чем дальше, тем яснее приходило понимание, что идет великая война. Тогда я впервые увидел эшелоны раненых солдат с фронта. Сталинград бурлил шумным котлом, потоком, в котором все было обусловлено войной.
24 июня в числе других товарищей уже в Сталинграде меня отправили на пересылочный пункт, а далее – в Дубовку, в составе 43-го запасного артиллеристского полка. Приняли в полку хорошо, и тут же началась усиленная боевая подготовка. Я – в качестве командира орудия.
Лагерь расположился в лесу. С гражданскими, хотя села и виднелись вдали, мы не контактировали, поэтому не представляли, что творилось на фронтах. А между тем враг быстро шел вглубь нашей страны. Числа 15 июля весь лагерь в пять утра подняли по тревоге, даже командиры не знали, в чем, собственно, дело. До 11 часов мы просидели в неведении. Только тогда пришел приказ стянуть всю технику к Волге и начать переправу на левый берег. Так прошло два дня. А между тем, выращенные силами лагеря созрели фрукты, арбузы и многое другое «огородное». Все появилось, и все покидалось… А что солдату русскому нужно было? Хорошо покушать и выполнить требования командиров.
После переправы тут же построили шалаши, накрыли зеленой травой для конспирации. Мимо лагеря по дороге шли эвакуирующиеся – гражданские, воинские части, скот. Отбившиеся от частей, умышленно или по какой причине, беглецы пили водку, устраивали в селе дебош, на нас производя впечатление полной несправедливости происходящего. А между тем враг уже был в пригородах Воронежа. Немецких самолетов с каждым днем становилось все больше и больше, налетали на Сталинград и «прощупывали» Волгу.
Днем стояла тихая знойная погода. Тишину теплых ночей нарушали немецкие самолеты. Мы находились в 40 километрах от Сталинграда, но был хорошо слышен гул разрывающихся бомб и виднелось зарево горящего города. Ночью на Волге с немецких самолетов минировали и взрывали баржи, пароходы. Шпионили и за нами. Несмотря на маскировку, немцы «прощупывали» наше положение и в одну ночь сбросили тяжелые бомбы на штаб полка. В метрах 500 от нас разбомбили небольшую пристань. Жертвами налета оказались 120 человек… Не прекращая боевых занятий, мы по приказу передислоцировались на 4 километра севернее. Ночами было слышно одно и то же.
В июле полк подготовили к длительному маршу, так как оставаться на одном и том же месте было уже опасно. К тому же рядом обучались кадры на фронт. Во время марша наш полк и минометный 13-й бригады предупредили о безукоризненной дисциплине и бдительности. Шпионаж, распространенный немцами, процветал уже и на левом берегу Волги – бомбить могли в любую минуту. Шел день за днем, многие уже едва боролись с усталостью, слабостью, люди болели животом, расстройствами желудка. Круглыми сутками на дороге нас сопровождала непробиваемая пыль, которая сковывала дыханье и действовала на сознание. Жара окончательно выматывала, не хватало воды. Мозолила глаза одна и та же ровная выжженная солнцем степь.
Меня особенно донимали ноги – ни сеть, ни встать уже не представлялось возможным. Кожу на ногах разъедало, по утрам из ранок сочилась кровь. Но силы появлялись откуда ни возьмись, в том числе благодаря оркестру, который шел впереди полков.
На привале люди впадали в спячку, больше напоминая мертвых. Чтобы разбудить, приходилось немало усилий прикладывать. Как-то проходили село Капустин Яр, где вроде бы должны были оказаться мои знакомые, но усталость была такая, что искать их не смог, только упрямо продолжал марш-бросок. Прошли мы тогда всего 200 километров – по сорок километров в день. Дошли, конечно, не все.
«Я твоя, Ваня»
На отдых дали один день и тут же продолжили боевую учебу. Еще пятнадцать дней, после которых отобрали 400 человек, полностью обмундировали и отправили нас эшелоном в Сталинград. Маршрут Балхуны – Средняя Ахтуба оказался очень тревожным: в любую секунду нас могли подбить вражеские самолеты. В лесу напротив Сталинграда мы и расположились как артиллерийское  пополнение. И снова учеба в ожидании из города боевой техники, а дальше уже – фронт. Жара спала, стояла тихая погода, и даже радостно было в лунную ночь лежать в густом дубовом лесу, земля в котором покрыта высокой зеленой травой. Яркий отблеск луны только подчеркивал величие и красоту природы.
– Такие ночи я обычно проводил с молодой девушкой, – начал рассказывать красивый лицом и крепкий телом украинец Иван Бойко. Родителей его уже в ту пору сожгли немцы. Он было назвал имя этой самой девушки, но осекся.
– Что же не рассказываешь дальше?
Иван с минуту помолчал, потом привстал и заговорил снова. Лицо посуровело, черные брови надвинулись на глаза:
– Она было моложе меня на год, работала в колхозе. Вечером, когда я шел с работы к ней, она всегда ждала меня на краю вишневого сада. Мы долго просиживали с ней на знакомой скамье и в эти минуты чувствовали себя самыми счастливыми. Она крепко любила меня и при каждой шутке моей – мол, уйду, прижималась и тихо шептала на ухо: «Я твоя, Ваня».
Мы с товарищем из Ленинграда Сережей Федоровым слушали рассказ не отрываясь, приметив на лице Ивана крупные светлые слезы.
– Катя ее зовут. Мечтал я выучиться, пойти работать, взять ее к себе и зажить счастливо. А ее схватили на улице немцы и расстреляли.
Бойко лег на покрывшуюся росой шинель, и, казалось, что больше ни одного слова из него уже не вытянуть.