Нужно ли рассекречивать советские архивы?

В советской истории множество пробелов. Один из них связан с периодом сталинских репрессий. Совсем недавно был обнародован справочник «Кадровый состав органов государственной безопасности СССР. 1935–1939 гг.». Документ сразу наделал много шума. Нужно ли называть фамилии тех, кто выслеживал, выпытывал, отправлял в ссылку, а то и к стенке? Можно ли признать виновным того, кого давно нет в живых? И так ли виновны все, кто служил в НКВД, рассказывает историк, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Иван Курилла.

? Иван Иванович, с вашей точки зрения, насколько этично выдавать кадровый состав НКВД того непростого времни? Может, стоило сделать это несколько позже, ведь есть недалекие потомки как погибших от репрессий, так и вершивших скорый суд?

– Я думаю, это нужно было сделать обязательно, и даже раньше. Вопрос о том, этично это или нет, запоздалый, потому что люди, чьи имена есть в списках, вряд ли еще живы. Потомки же не отвечают за то, что делали их деды или прадеды. Они не обязаны каяться или просить прощения. Но действия тех, кто был соучастником преступлений, нельзя оставить без оценки. Это ведь очень удобная, но опасная позиция – сказать, будто Сталин, или Ежов, или Берия приняли решение и полностью ответственны за преступления режима. А те, кто выносил и исполнял приговоры, не виноваты. Виноваты все непосредственные участники, а ответственность за случившееся лежит на всем обществе.

Когда документ воспринимают как публикацию некоего «списка «палачей», то это заблуждение. Очевидно, что степень вины каждого – разная. Кто-то убивал десятки людей, а кто-то, например, занимался обычной милицейской работой в то время, ведь НКВД – это огромная махина. Списки не должны стать наклеиванием ярлыков. Но они должны подтолкнуть к расследованию.

Было бы хорошо, если бы государственные органы сами иницировали некую программу по выяснению степени вины. Это то, чего требует томский активист Денис Карагодин, расследующий гибель своего прадеда. Он хочет выяснить, кто конкретно принимал участие в репрессиях, кто виноват в убийствах. Считаю, это правильно, иначе тяжелое наследие репрессий никуда не исчезнет. В публичных дискуссиях до сих пор звучит: «А не возвращаемся ли мы в 37-й год?». Мы уже совсем другая страна, другие люди, тем не менее эта память, эта травма «нависает» над нами.

? Как вербовали в НКВД? Возможно, у кого-то просто не было выбора?

– Выбор есть всегда. Это в первую очередь этический выбор. Про это писала Ханна Арендт в своих работах (например, «Банальность зла») применительно к сотрудникам гестапо и СС. Да, это очень тяжелый выбор, но он есть. Можно сказать, что люди были и жертвами, и участниками преступления. Но это не значит, что с них снимается ответственность. Это важный урок, и если мы его усвоим, тогда (и только тогда) можно сказать, что общество получило прививку от повторения ситуации.

? Самое страшное, что многие люди включились тогда в эту "игру". Некоторые таким образом решали свои вопросы. Нужно выселить человека из коммуналки, чтобы занять его жилплощадь, – донос. Это описано в том числе у Солженицына. Некоторые искренне полагали, что "оздоравливали" общество...

– Возможно, кто-то и пользовался ситуацией в своих целях – я не могу сказать, насколько массовым было это явление. Но главной движущей силой была все-таки не жадность, а страх. Некоторое время назад я изучал документы партийной организации одного из районов Сталинградской области 30-х годов для собственного исследования. Существуют такие документы, как протоколы районных собраний членов ВКП(б), в которых очень подробно изложены выступления людей, практически стенограммы. По этим стенограммам легко увидеть, что эти крестьяне, казаки – нормальные, понимающие друг друга люди. Они могли пошутить о директиве, пришедшей из Москвы, обсудить практические дела без какой-либо идеологии. Все это видно в протоколах до августа 1937 года. И тут вдруг все сошли с ума. Вот на очередном собрании выступил местный руководитель НКВД и доложил, что в прошлом месяце они арестовали 40 человек из окрестных хуторов, которые оказались «врагами народа». И сразу же – в том же протоколе отмечено – участники собрания начали обвинять друг друга, публично сомневаться, не шпион ли сидит рядом или вредитель. Страх сделал из нормальных людей обезумевших. И это понятно! 40 человек в небольшом районе – это очень много, каждого из них знали все присутствовавшие. Представьте: вы, например, с детства дружите, а тут в течение недели всех ваших друзей арестовывают как врагов народа. Люди начинают бояться: за себя, за свою семью, за родных, и некоторые в качестве стратегии защиты начинают «сдавать» других, чтобы не трогали их самих. До августа 1937 года люди братались, шутили, а потом начинают обвинять друг друга в шпионаже, вредительстве и прочем.

Это тоже важно понять, потому что есть достаточно распространенная точка зрения, будто в России общество такое. Нет. Это государство пришло и напугало всех, и этот страх выявил в людях худшие качества.

? Хочется понять, какова официальная оценка событий тех лет. Могут ли быть признаны люди, участвовавшие в совершении репрессий, преступниками? Какие юридические последствия это влечет?

– Сами репрессии признаны преступлением. Что касается конкретных людей, это юридически не совсем верно – судить тех, кого уже нет в живых. По изучаемым документам историку порой очевидно, что тот или иной персонаж – убийца. Но если историк называет человека убийцей, это не влечет никаких юридических последствий. Наказания не последует. Да и не в этом смысл. Это важно для ныне живущих. Очень важно, чтобы в истории, пусть за рамками жизни одного поколения, добро победило зло, а преступление было названо преступлением.

? Есть ли еще какие-то документы тех времен, которые имеет смысл рассекретить? Или, может, другого сложного периода истории?

– Самый долгий срок засекречивания документов – 75 лет. Основной период репрессий пришелся на 30-е годы (хотя начались репрессии вскоре после революции, то есть уже почти 100 лет назад), а важнейшая информация об этих годах все еще не раскрыта.

Хотелось бы, чтобы закон работал автоматически, а не на основании отдельных решений органов исполнительной власти. Например, в Америке существует влиятельная общественная организация «Архив национальной безопасности». Это организация, которая занимается тем, что контролирует выполнение государством законов о рассекречивании документов. Что-то должно стать доступным через 25 лет, что-то – через 50. Государственные документы, как правило, не могут сохранять секретность более 50 лет – только личные файлы могут быть секретными дольше. Вот по истечении этих сроков «Архив национальной безопасности» требует от американских госорганов рассекречивания документов и иногда судится с ними на основании этого закона.

Если бы у нас было нечто подобное, то рассекречивание работало бы по-другому. Все, что было от эпохи Брежнева и раньше, уже было бы в открытом доступе. Автоматическое рассекречивание означает, что государство показывает механизмы принятия решений и сами эти решения, и знание о таком правиле было бы важным и оздоравливающим не только для историков, но и для государственных деятелей.

Трудно понять, почему российское государство скрывает то, что делало советское, хотя, казалось бы, оно уже дистанцировалось от него и осудило преступления прежнего режима, да и Россия уже другая страна. Мне кажется, здесь должно быть принято принципиальное решение, которое бы не давало возможности кому-либо, в частности руководителям силовых ведомств, скрывать что-то под предлогом интересов безопасности. Открытие документов госбезопасности не только 1930-х, но и, например, 60-х годов никому не навредит.

Анастасия Рожкова